Видать, она сильна,
коль лает на слона!
Как-то в
весенний погожий денек я заглянула на огонек в клуб, где по всем правилам
альтернативного искусства разворачивалось действо американского композитора,
музыканта и саунд-художника Джеймса Фея.
Соучастниками концерта выступили и отечественные композиторы (в частности,
руководитель Творческого Союза «АПозиция» Алексей Плюснин, известный публике по смелым экспериментам в
различных областях искусства и как талантливый руководитель бывшего «Скифа»).
Кстати, бог с ней, с весной. Подобные истории с завидной периодичностью
проживаются в любое время года, на сколь-нибудь
уважающих себя площадках культурной столицы. Да и не только.
Как гласит пресс-релиз, Джеймс Фей, несмотря на
молодость, вполне опытный и сложившийся музыкант, снискавший славу на зыбкой
почве экспериментальной аналоговой электроники. Музыкант из Нью-Йорка, где
подобное направление сегодня переживает оптимистичный расцвет, ведет активную
деятельность в трех ипостасях как «композитор», «импровизатор» и «электронный
музыкант». Хотя, в чем суть отличий этих ипостасей – для меня остается тайной
за семью печатями (подкорка моего высокомерного мозга почему-то мне
подсказывает, что это легкий американский пиар). Его востребованность и уникальность подтверждена (во всяком
случае, в пресс-релизе) арсеналом исполнителей его музыки – это Bang on a Can All-Stars, Orchestra of the
S.E.M., Ensemble and Noord-Hollands
Philharmonisch
Orkest; диски с его работами изданы на Leo Records, Improvised Musik from Japan, CRI, Organized Sound. Помимо
электроакустики, которая частично была представлена на суд российской публики,
Джеймс Фей пишет опусы для классических инструментальных составов, создает
звуковые инсталляции и играет в собственных ансамблях (не уточняется в каких).
Но вернемся к так называемой аналоговой электронике, которая взбудоражила умы
петербуржцев.
Эксперимент
первый. Исторический.
Для того, чтобы разобраться в элитарном музыкальном
направлении (а именно так презентует себя аналоговая акустическая электроника),
понять смысл, прелесть и возможные подвохи, вспомним некоторые вехи бытия этого
явления.
Не буду оригинальной, если скажу, что человечество
в музыкальном пространстве всегда интересовали два аспекта: звук в его
первозданном естестве и методы звукоизвлечения. В
первобытность неандерталец пытался найти адекватное звучание природы на
изобретаемых им инструментах, в древней Греции эта жажда поиска вылилась в
философски подкрепленную систему мимезиса, сегодня в
детских садах и арт-клубах, пытаются извлекать звуки
из расчесок, бокалов и утюгов. При этом человек всегда преследовал две цели: способ
выражения собственного мироощущения, то есть, каков смысл этой музыки, и как
можно передать его посредством звуков. И вторая цель – эксперимент в чистом
виде, то есть из праздного любопытства (не всегда музыка была очистительным
серьезом для высоколобых интеллектуалов). Так вот, электронная музыка родилась
как чистый эксперимент, не предвещающий мировых мыслительных обобщений. Но
время расставило свои приоритеты иначе.
Музыковеды отправной точкой этого направления
считают создание в 1860 году немецким физиком и математиком Германом Людвигом
Фердинандом фон Гельмгольцем первого электронного инструмента под названием
«Резонатор Гельмгольца», и теоретическое обоснование этих изысканий в области
электромагнитных вибраций металла и стекла «Sensation of tone: psychology cal Basis for Theory
of Music». Позже появились электромузыкальные
инструменты на вакуумных лампах, работающих по принципу гетеродин-частотной
модуляции; электронно-оптический инструмент, использующий технику закрашенных
стеклянных дисков, зеркал, линз и фильтров; ламповый полифонический
электроинструмент; электронная ритм-машина; русский монофонический ламповый
электронный инструмент с удлиненной клавиатурой (мог извлекать звуки,
напоминающие слова «мама», «папа»); радио-орган, основанный на технике вращения
фото-электрических дисков и лучей света и многие
другие чудеса техники. Своего расцвета электронная музыка достигла в творчестве
специалистов Миланской Студии Электронной музыки Лючано
Берио и известнейшей Московской Студии Электронной
Музыки Евгения Мурзина (студия «АНС»).
Если целый век с момента создания первого
инструмента математики и физики увлеченно экспериментировали со звуками,
интересуясь звучанием как самодовлеющей
единицей «искусства», то лирики Миланской и Московской Студий игру
электрических сопряжений вывели на уровень философских обобщений,
импровизационных форм и, как следствие, – творческого самовыражения, что и
является первоосновой «истинного и высокого искусства». Конечно, подобное
направление не могло отвоевать толпы беснующихся поклонников, представительные
концертные залы и первые места в пресловутых рейтингах. И все же, электронные
опусы были интересны не только одержимым математикой и программированием, но и
простым смертным слушателям, которые, обладая богатой фантазией, могли через
тернии электрических разрядов уноситься к космическим звездным пространствам.
Эту потрясающую особенность электронной музыки взяли на вооружение создатели психоделики и минималисты. А некоторые приемы использовали Queen, Beatles (White Album), Элтон Джон, Ten CC, Golden Earring, Rush и многие, многие
другие. И все было бы сказочно и шоколадно, если бы не те несколько часов на
концертах Джеймса Фея, которые ненавязчиво ткнули мою утонченную
музыковедческую морду в печальный финал сказки и горькое послевкусие
шоколада.
Эксперимент
второй. Эмоциональный и чуть-чуть физический.
В первом отделении концерта первые пятнадцать минут
я напряженно сидела и подстраивала свою натруженную психику под звучащее
действо. Въедливый мозг извергал массу любопытных ассоциаций, дабы растолковать
музыкальное полотно Джеймса Фея. Со сцены неслись потоки разрядов электричества
(как тут не вспомнить школьные эбонитовые палочки), треск и посвист бесконечных
проводков, монументально свисающих со сцены, галлюциногенные могильные шепоты,
шизофренические завывания якобы Вселенной, взрывы каких-то неведомых планет,
набор шумов и нечто отдаленно напоминающее звуки при, извините, сливе воды туалетного
бочка. Я, честно, с остракизмом пионервожатой, выстраивала ассоциации в
логическую последовательность, пытаясь вывести хоть какое-то понимание через
призму отрыжек электричества. На начальном этапе ничего, кроме ощущения
собственной головы, втиснутой в действующую электрическую розетку, не
возникало. Но я, как изголодавшийся ежик, продолжала жевать этот электрический
кактус. Я пробовала протестовать против неподдающегося искусства щелканьем
ручки, нервным подергиванием ног, равнодушной сколиозной спиной, детальным
осмотром внемлющей публики. Но лица слушателей были неподдельно сосредоточены и
напряжены как на лучших полотнах мировой живописи. Последующие минут …дцать мой ленивый мозг отказался от мятежа и впал в
сомнамбулическое состояние. Уши, переставшие трепетать от неестественных
звуков, приняли стойку «смирно», и вяло начали улавливать звук «соль». Он то
обрастал обертонами, то унтертонами, то утихал до пианиссимо, то разрастался до
фортиссимо. Если скажу, что в этом звуковом тоннеле я путешествовала по
загадочным космическим мирам, то нагло совру. Мои оставшиеся в живых нервные
клетки пытались адаптироваться к обстоятельствам, что б хоть как-то унять головную
боль.
В антракте я ринулась навстречу счастливым
улыбающимся лицам в надежде спасти свое отчаянное непонимание этого
электрического чуда. После долгих словесных экзерсисов увлеченные юноши
напомнили мне о моей академической зашоренности, о
бессмысленности поисков идеи, мелодии, гармонии, и всех тех столпов
западноевропейской системы, которые расшифровывают слушателю музыкальное
произведение. В общем, мальчики-проводники из того, электрического мира, на
пальцах мне разъяснили, что прелесть - в
процессе создания электрической действительности, в преобразованиях и секретах
мастерства извлечения музыкальных звуков. Хотя честнее эти самые звуки было бы
назвать шумом, а направление – электрическим «брюитизмом».
Во втором отделении на волне новых знаний я все же
напряглась. Не без гордости скажу, что смогла расслышать нечто отдаленно
напоминающее форму произведения: завязка сюжета (один звук), развитие
(появление еще нескольких звуков и их обертоновых подобий), кульминация в точке
золотого сечения (о Боже, как и полагается лучшим образцам классических форм) и
финал (почти бетховенский – бодрый и окрыляющий). Но все это как-то попахивало
унынием и безыдейностью. Мысли копошились и роились в поисках оправдания моей
интеллектуальной убогости. И вот к каким неутешительным выводам они меня
привели…
Эксперимент
третий. Инстинктивный. Он же основной.
Я не ханжа и уж, поверьте, не цербер, охраняющий
будку с академическим искусством. Мне всегда интересны эксперименты – удачные и
не совсем, разговоры о них и не только. Вот
уже не первый год, оказываясь в бурлящих потоках думающей молодежи,
слышу примерно одни и те же разговоры – о новых путях искусства. Кто предлагает
вывести новую формулу (нет, к счастью, не успеха) ладовых тяготений, кто рвется
к синтезу рока и знаменного распева, кто возлагает надежды на медитативные пути
и измененные сознания, кто нервно ковыряется в недописанных посланиях
символистов будущим поколениям. Рождаются занимательные теории и ошеломляющие
эксперименты… На словах и на бумаге. Брожения умов в тумане современной
культурной мешанины не могут ни радовать. Но ведь эти самые прозрения рвутся на
сцену в надежде переплюнуть своими «ноу хау» банальных классиков, постоянно забывая о том, что те
же классики с их симфониями и ноктюрнами когда-то были новаторами, но иного
сорта, накала и, извините, масштаба личности и творчества.
На смену эпохе серьезного искусства, где «дышат
почва и судьба», пришло игровое. XX век в поисках нового языка разъял сложившуюся систему координат
западноевропейской музыки по мелким косточкам, пока не предложив свою сколь-нибудь адекватную систему. Кроме что неубедительных
заигрываний с публикой. Homo
ludens, то есть человек играющий, каковым он предстает в настоящее
календарное время, изобретает все новые и новые правила, логика которых должна
быть разгадана. Пришел, скажем, зритель на выставку Энди
Уорхолла, или Васечкина, с намерением насладиться
высоким искусством мастера, а видит бесконечные консервные банки из под супа, фиолетово-галюценногенных мэрилин
монро и разукрашенные под хохлому унитазы. Он ходит
по залам, восхищаясь идеями и неординарной подачей материала «художника», а на
мозговой подкорке фосфорицирует недоуменный вопрос: а
что это «нечто» символизирует? И никак не отпускает ощущение, что тебя
«разводят» за твои же деньги, дурят и издеваются… Ну, а если толпа ходит с
восхищенными лицами, пиар шагает уверенной поступью
известных искусствоведов и журналистов, значит – в этом что-то есть, но
означает ли, что это - искусство? Да, означает. Только искусство не в обыденном
понимании, а в игровом. Если ты понял правила игры, своего рода - заигрывание
творца с поднебесным миром, то бишь со зрителем, то ты спасен. Отныне не будешь
хмурить лоб и упрекать себя в недоразвитости неандертальца. Но самое смешное из
того, что сегодня появляется в мире искусства, так это то, что нет
необходимости задаваться вопросом: «Ради чего и какой творческий,
эмоциональный, да и просто – человеческий смысл несет подобное мыслительное
извержение»? Потому что пропал смысл этого искусства. Его нет. Фантом. Мятежный
век сложившиеся культурные традиции «разрушил до основания», а затем…Затем мы
до сих пор пробуем расхлебать этот хаотичный информационный поток, не
сдерживаемый никакими водоразделами.
В век «звездопада», точнее – «звездовзлета»,
возможно почти все. Например, любой мальчик или девочка из подворотни, видавший
и читавший в своей коротенькой жизни только надписи в подъезде, в одночасье
становится мегазвездой, единицей в искусстве,
положение которой дает ему право вываливать весь бред недоразвитого мозга на
неотягощенную публику, провозглашать себя гениальным глашатаем новой сакральности и бог знает чем! В эпоху, когда человек
рождается уже с неподдельной уверенностью в своей уникальности, которому нет
необходимости сомневаться, искать, мучиться (не от безденежья, а от сознания
своего несовершенства), корпеть над единственным словом и звуком в поте лица,
для которого обесценены социальные и интеллектуальные различия, человек, закон
которого - унылое «выгодно» (стоит ли он на сцене или за колбасой). И, наконец,
когда обгрызенный грязный ноготь помещается на пьедестал под названием «объект
искусства», и вся богемная тусовка с гиканьем и хрюканьем захлебывается в
слюнях восторга от этого произведения.
Повторюсь. Я ничего не имею ни против электронной
музыки, ни против каких-либо экспериментов. Я против подобных игр, правила
которых очевидны и, соответственно – бессмысленны уже с первых звуков. Человек
рад обманываться, сосредоточенно искать то самое наслаждение, за которым он
пришел в зрительный зал, соглашаться с авторитетами и соответствовать глянцевым
дивам. Потому что это удобно – не иметь своего мнения. И волки сыты, и овцы
острижены. Мальчики самоутверждаются через «элитарную
музыку» (потому что никто ее не может понять, а они ее даже создают), девочки
поддакивают, потому что у них такие отличившиеся мальчики, «продюсеры» собирают
денежки, устроители выбивают гранты. А росткам настоящего искусства ой как
сложно пробиться через толщу затвердевшей мертвечины официоза и ненасытную
толпу мегазвезд. Смею надеяться, что не за горами то
время, когда публика опомнится и скажет: «А король-то голый!!!».
Наталья Колесникова
|
