|
 Первый
полнометражный фильм венгерского режиссера Иштвана Саладьяка «Освободитель
птиц. Облака. Ветер», снятый в 2005 году и побывавший на европейских
кинофестивалях, 20 июня 2007 года демонстрировался в московском клубе
«Сине Фантом». Режиссёр предварил просмотр замечанием, что попытался сделать
фильм-размышление, медитацию, сосредоточить внимание на том, мимо чего человек
часто проходит в обыденной жизни. «Сегодня мы боимся красоты, – полагает Иштван
Саладьяк. – Мы не останавливаемся, чтобы понаблюдать, как ветер колышет деревья
или как бегут тени... Мы держим дистанцию, создаём стереотипы, а не
действительность, мы видим не подлинное». Главный герой – свободный странник,
который «находится в непосредственных отношениях с существующим». Он
неторопливо шагает по бескрайнему ржаному полю, временами останавливается,
извлекая птицу из скрытой в колосьях ловушки и отпуская её на волю, и
озадачивает мальчика-попутчика (Даниил Осипов) то странными ответами, то
молчанием. Он идёт из ниоткуда в никуда. «Моя цель состояла в том, чтобы
создать фильм, в котором была бы представлена вечность, извечное настоящее, как
икона с золотым фоном», – говорит Саладьяк.
Это сравнение неслучайно. Автор искал определённое
состояние души, и нашёл его в культуре русского православия. Герои говорят на
русском языке, а картина сопровождается песнопениями паломников XVII века
(в исполнении ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин»). Одна из линий
фильма связана с иконой: мальчик рассказывает страннику, что идёт просить
совета у Богоматери в далёкую деревню. И она сама приходит к нему с ответом –
её образ проступает сквозь пламя ночного костра, как озарение, венчающее
мучительные поиски. Лицо самого странника (его играет художник из
Санкт-Петербурга Роберт Овакимян) вызывает ассоциации с иконописными ликами,
излучающими тихий свет мудрости.
 Однако
икону венгерский режиссёр понимает не только в сугубо церковном смысле. Для
него это окно в вечный мир, это icon – знак, через который прорывается
общечеловеческое. Он хочет разбудить в зрителе архетипы, и словно добывает свои
персонажи из глубин сознания. «Архетип можно "одеть" в любую одежду,
– считает Саладьяк. – Но главное – показать его корни, что он означает, откуда
он пришёл». Такая позиция позволяет ему нанизывать разные тематические элементы,
свободно стилизовать, рождая аллюзии – от «Андрея Рублёва» Тарковского до
«Маленького принца» Экзюпери. И потому фильм удивительно многослоен. Он учит
нравственности и любви, свободе духа и вниманию к красоте. Но учит не
менторски, не прибегая к нудным объяснениям, а общается с нами знаками,
символами – как икона, способная говорить без слов.
Если же слова и звучат – то это притчи, загадки,
лаконичные и всеобъемлющие фразы. Импульс к композиции всего фильма – начальное
стихотворение: «Я странник пути... Я иду с облаками... Мои глаза устремлены в
вечность – пока я живу, и потом, после смерти...». Глаза, устремлённые в
вечность... глаза святого с иконы, глаза смотрящего на икону, сквозь икону...
Саладьяк, начавший путь в кино как оператор,
открывает непреходящую красоту мира. Он завораживает зрителя раздольным полётом
камеры, которая скользит по морю ромашек, провожает тающие облака и бегущие
речные потоки, застывает на пламени костра и взлетает в небо за птицей. Каждый
кадр можно остановить – он совершенен. И это совершенство – совершенство мира:
материал, из которого лепится фактура фильма, дышит первозданностью,
безыскусностью, непереработанностью. Как через икону приобщаешься к вечности,
так хочется забыть про экран-границу и оказаться в этом другом – но самом что
ни на есть реальном, «нашем» – мире.
Подобный эффект под силу именно киноискусству. Об
этом поведал когда-то гений Серго Параджанова, и картина Саладьяка будто выросла
из творений армянского мастера. Для обоих кино – язык, уводящий от грубой
конкретики слов к смыслам, которые высекаются из столкновения видимого и
звучащего. В творениях обоих акценты расставляют мотивы-ключи, отмыкающие
общечеловеческие идеи. Лиловые плоды граната, истекающие кровью на белом холсте
– излюбленный образ параджановских полотен. Пристрастие венгерского художника –
птицы: «Освободителю птиц» предшествовал короткометражный фильм «Золотая птица»
(2000). «Птицы, примите меня своим спутником!» – это из стихотворения
саладьяковского странника. Он убеждён: «Каждая птица прилетает на землю с
посланием... Если их поймают, то умирает и послание...». Птицы знают о лучшем
мире и поэтому стремятся к небу. Прерывая их полёт, мы закрываем себе путь к свету.
«Скажи: "Я люблю тебя"», – просит пойманную птицу мальчик, неся её в
подарок Софье в далёкую деревню. Но – пророчество странника – «решётки
разрушаются», и он дарит ей птицу, но не в клетке, а в небе: «Отпущу я тебя из
этого глубокого сна. В темноту. Затем – из темноты в свет. Ты же знаешь, как я
люблю свою Софью, хотел отдать тебя ей. Но сейчас я отпускаю тебя – в жертву.
Шлю тебе, Пресвятая Матерь Божья, эту птицу, птицу моей любви. Прими её в свою
милость – как мою душу».
Откровения христианства, поданные как поэзия – ещё
одна точка соприкосновения с Параджановым. Слог поэта. Взгляд живописца. И –
слух музыканта. Внимание к тембру особенно поражает в фильме Саладьяка. Его
партитура соткана из слабого шелеста листвы и звенящей тишины ночи, густо льющегося
колокольного звона и тонких переплетающихся нитей-голосов «Сирина», из грудных
напевов альтовых струн и нежного трепетанья струн гусельных. Режиссёр «слышит»
и форму, как композитор: фильм, собранный из десяти эпизодов, надёжно скреплён
лейтмотивами и репризами. К слову, ритмическая стройность и симметрия – законы
иконописи...
Вероятно, для Саладьяка сами люди – иконы. Храмом
же для них служит мир, многомерный, всё вмещающий, осознаваемый режиссером как
место, в котором рассредоточен «универсальный дух». Отсюда – стиль работы с
исполнителем главной роли: «Я его просил, чтобы он только всегда присутствовал,
был. Потому что красоту этого мира можно воспринимать только присутствуя, в
настоящий момент. В этом его участие». Да и остальным актёрам, по признанию
автора, «было непросто, потому что я определил довольно узкие рамки для игры.
Здесь тоже проявлялось нечто такое, что присутствует в иконе. Быть свободным в
рамках существующих, строго определённых правил и стремиться к мирозданию».
От мироздания же, от бытия путь лежит к
трансцендентальному, где смыкаются все философские учения и религии, русское
православие и дзен-буддизм, через призму которого Саладьяк предпочитает
переживать действительность. «Мир русских старцев и мир дзен не отличаются друг
от друга, – заявляет художник. – Они говорят об одном и том же, только язык
разный».
Образы фильма легко прочитываются зрителями,
воспитанными в разных культурах. Саладьяк направляет восприятие от момента к
вневременному, от конкретного к условному. Само действие фильма создано из
пересечения ясных линий: линии, что остаётся от тела забитого насмерть
странника, которого мужики волокут по траве, линии, что чертит в высоте
птица... «Небо – безграничная пустота. И как только по нему пролетает птица,
оно становится свободным от птиц».
Фильм Саладьяка нужно смотреть с «отключённым»
разумом, ведь он пытается преодолеть категории, которыми мы привыкли мыслить.
«Время – это большая тайна. Если бы у нас был один глаз, как у Бога, для нас не
было бы ни времени, ни пространства. Мы видели бы и то, что было, и то, что
будет», – мерно капают слова странника. Странника со взглядом иконы,
устремлённым в вечность...
Ольга Сахапова
|
