Статьи  |  Четыре сердца

(памяти Сашки посвящается) 29.09 Я мечтал, закрыв глаза. Как бы я хотел, чтобы всего этого не было. Никогда. Ничего… Тихо. Темно. С потолка капает вода. Что-то коснулось босых ног. Крыса. Их здесь много. Решетка. За ней тусклый свет. Тусклый мир. Нет красок. Нет счастья, радости. И не дают уйти. Просто уйти. Далеко. Вернуться к Ней. В прошлое. И вернуть тот августовский дождь. Те теплые горькие слезы. Ощущение жизни. Лужи. Кап. Горько. Грустно. Чего-то нет. А чего? не пойму. Вы скажете, не хватает мне нежности, ласки, любви. Любовь… Хм. Нет, всего хватает. Но грустно. Пакостно. Смотришь на стены, покрытые копотью. И на моей душе – какой-то грязный осадок. Кап. Кап. Кап. Опять тяжело на душе, давит что-то. Что-то непонятное. Чуждое. Кап. Кап. И нет рядом никого. Никого. И хорошо. Что за радость поплакаться кому-нибудь в жилетку? Глупо. Смешно. Странно… Кап. Кап. Кап. Опять что-то звенит в голове. Звенит. Не дает уснуть. И вот опять. Кап. Кап. Может это от тишины? Может. А может и нет. Может просто от одиночества? От невысказанных слов? От листа, случайно залетевшего и медленно, плавно опускающегося на холодный пол? Обычного желтого листа, покрытого пятнами ржавчины…Кап. А может от холодного серого дождя? Не нашего с тобой августовского, а чужого сентябрьского. Может это от того, что я думаю о ней, а может и нет… Кап. Кап. Кап. И здесь нет любви, здесь нет смерти, нет ничего, только бездушные стены и серое небо за решеткой. И хочется взлететь, как птица, и хочется, а нельзя. Не дают. Говорят, не надо грустить, что все пройдет, она вернется. А что она? Для меня она везде. Ее улыбка. Глаза. Губы. И глупо страдать…кап, если я к ней вернуться не смогу. Я – за решеткой времени, и нет сил вырваться. Да и желания уже тоже нет. Кап. Только бы увидеть еще раз. Ее. Только раз. Кап. Кап. Тихо. Темно. С потолка все так же капает вода. Из-за решетки льет тот же серый свет. И не уйти. Не укрыться. Кап. Кап. Не уйти… * * * 31.09 Я вспоминал, как все было. Как Она ушла…Ее имя стучит в висках, и ты понимаешь, больше никогда не увидишь Ее. Не ощутишь запах ее мокрых от дождя волос. Не уловишь движения ее ресниц. Сердце сжимается. Все больнее и больнее. И не поймешь, что больше, страшнее. Какая боль – физическая или душевная. Непонятно, что страшнее: потерять Ее или потеряться самому… “Уходи”, – звучит на другом конце провода. И ты мысленно видишь ее губы. Холодные глаза. Боль прорывается в помутненное сознание. Опять тошнотворное чувство страха. Подгибаются колени. А ты как будто вживую видишь Ее плечи, лицо, губы, глаза. Ты просто физически чувствуешь в этот момент запах Ее кожи. Холод Ее глаз. Она далеко, но ты видишь Ее, как будто бы между вами нет километров дорог, паутины телефонных проводов, бесконечного холода. Ты видишь Ее, а Она… Она смеется… * * * 1.10 Кап. Кап. Кап. Тысячу раз я представлял себе это. Как я умер. Она подбегает ко мне. Целует похолодевшие губы. Шепчет: “Вернись!” Но я молчу. Я больше не вернусь. Доктор говорит, что это вид психической болезни. Если на русский язык, – что-то вроде усиленного эгоизма плюс суицидная мания. Может быть. Сейчас все может быть… * * * 9.10 Ветер слегка колышет занавеску. Встать, закрыть бы форточку. Но некому. Нет никого. Желтые обои с грязными подтеками от чрезмерной влажности. Шкаф. Тумбочка. Письменный стол. На нем – включенная лампа, ручка, тетрадь. На стене – зеркало , немного закопченное от старости. В комнате – запах одиночества. На полу – человек. В руке – коробка из-под снотворного. Безжизненное серое лицо. Полураскрытые губы. Закрытые глаза. Неподвижные ресницы. Непослушный вихор упал на глаза. В тетради строки: “Прости! Мне не хватает казалось бы давно забытой нами любви. Прости меня за то, что не был никогда с тобой, даже когда мы были рядом, вместе. Теперь я понял… но ты же знаешь, это как всегда слишком поздно…” Неразборчивый почерк. …Она уже меня не ждет, Она простила и плачет. Она знает, что я не приду. Она знает, что я еще что-то для нее значу. …если бы это было действительно так… * * * 10.10 Помню, зашел в первый попавшийся подъезд. Сел на ступеньку. Достал “Chester”, зажигалку. Закурил. Втянул с себе сизый дым. Дым перемен. Вижу на полу шприц. Шприц. И воспоминания нахлынули с такой яркостью, четкостью. Они неизбежны. Я знал, что так оно и будет. Что рано или поздно оно придет… Я увидел себя таким, каким был когда-то… Бледным. Со впавшими глазами. С посинелыми губами. Трясущимися руками…Вспомнил, как собирались вместе. Вспомнил ощущение легкости и поначалу не приходившее, а потом терзавшее душу чувство потерянности, тяжести, досады на себя. Вспомнил, как рвало, скручивало кости, руки, тело, когда не дали дозы. Как корчился от боли словно червяк. Знал, но не мог ничего изменить. И все навалилось сразу. Внезапно… И боль. И страх. Я встал. Бросил окурок. Он прокатился до стены. Я спустился вниз. Хлопнул за собой дверью. А окурок медленно догорал. Так же, как и моя жизнь. Медленно, но неуклонно. Оставался только серый дым воспоминаний и боль. Больше ничего… * * * 27.10 А знаешь, как я сюда попал? Я расскажу. Ведь ты должна знать. Ты должна… …Ты не пришла. Для меня это звучало как “нет!”. Всего одно короткое “нет”. Всего лишь одно короткое слово. Три буквы. Они выложили дорогу в бесконечность. Три буквы – и все просто. Теперь, увидя друг друга на улице, лишь кивнем и все. Может, ты улыбнешься, и в моей душу заденешь какую-то струну, и она зазвенит. Оборвется… Подхожу к окну. Внизу ничего не видно. Туман. И на душе так же серо. Странно. Непонятно. Чего-то нет больше. Только чего?.. ветер распахивает окно, срывает со стола листки бумаги… …пусть… …Ветер задевает мое лицо. Его струи будто ласкают. Обнимают. И вот я уже лечу. Лечу навстречу туману…вниз. Все дальше вниз…И Ее образ. И тишина. И темнота. Смерть… …жаль, что это была не смерть. Очнулся я уже здесь. Кап. Кап. Тихо. Темно. …летят листья. Они ложатся на землю с тихим шорохом смерти…Больно… Как мне больно… * * * Было 3 декабря. Северин зашел ко мне в кабинет: “Андрюха, тебя шеф хотел видеть. Зайди к нему.” Я поднялся, снял со стула свитер, натянул его. Вышел и поднялся еще на два этажа. За столом – Жанна. “Жаннуль, что шеф хотел?” Она лишь мило улыбнулась, как будто шепнула: “Удачи!” Я постучал два раза и вошел. Шеф поднял седую голову, за оправой очков сверкнули металлом глаза: “Кудрявцев, сегодня в больнице для наркоманов умер 19-летний Антон Седых. Поезжай туда и все разузнай”. Сказав это, он опять уткнулся в свои бумаги. Это значило, что разговор закончен. Выходя на улицу, я поежился и мысленно чертыхнулся: “Черт меня дернул идти работать журналистом!” Пока мы ехали, успел выпить кофе и перекусить. Подъехали к мрачному 3-этажному зданию. Ничего хорошего здесь, естественно, произойти не могло. Мне навстречу вышел низенький старичок с проплешиной. Он, нервно потирая руки, пригласил меня к себе в кабинет. Садясь в кресло, которое при этом заскрипело, как лет сотню не смазанная дверь, отметил, что обстановочка, мягко говоря, непрезентабельная. Все было довольно дешевое, и похоже, здесь лет десять не убирали. “Все забрала милиция. У меня только копии”, – сказал директор и достал папку. Я взял ее и вышел. Могу поспорить, что после моего ухода он полез в буфет в углу и налил себе чего-нибудь покрепче. Приехав в офис, я обнаружил, что уже два часа дня. Засел за бумаги. Документы, документы…Так, а что это? Похоже на дневник. Я открыл его где-то на середине: “Тихо. Темно. С потолка капает вода…” …Раздался стук. Вошла Жанна. Улыбнулась: “Андрей, ты идешь? Уже половина седьмого”. Быстро собрался и вместе с ней вышел на улицу. В автобусе как обычно – толкучка. Я решил поехать сразу к родителям Антона. Открыла дверь довольно пожилая женщина с аккуратно прибранными волосами, в каком-то легком халате. “Вам кого?” – испуганно спросила она. Я отметил, что страх руководил всеми ее движениями, даже когда она поправила прядь волос. “Я – Андрей Кудрявцев, репортер”. “Я так и думала, – устало проговорила она, – он уже умер, не так ли?” она сказала это таким тоном, что я подумал, она добавит к этой реплике “Слава Богу!” Но она не добавила и показала рукой на диван. Сама села в кресло. “Нина Вячеславовна, вы хорошо знали своего сына. С кем он общался, с кем особо дружил?” “Да”, – послышася приглушенный голос женщины. “Тогда вы, может быть, подскажете, кто такая Она, о которой пишет в своем дневнике ваш сын?” “Подскажу. Это Катя Белова. Они познакомились 21 августа”. Странно, он же через три дня из окна выпрыгнул. Как такое могло быть? Но вслух спросил, где сейчас можно найти эту Катю. “Боюсь, что уже нигде”. Я не понял. “Она покончила с собой 24 августа, в тот же день”. Я хотел было спросить почему, но вдруг она не знает. Откуда она может знать? Тут Нина Вячеславовна, будто угадав мои мысли, или в ответ на свои, сказала: “Ее к Антону дядя не пустил. Сказал мала. Она сидела в комнате, смотрела телевизор. А тут новости. Про Антона. Они не знали, что он жив, и сказали – умер. Она убежала через окно. Даром что первый этаж.пошла на мост и спрыгнула. Даже записки не оставила. Через два дня ее выловили рыбаки…Антон так и не узнал об этом”. Я вышел на улицу. Мать Антона так и не пошла меня проводить до двери. Она молча сидела на кресле, устремив взгляд вперед, и делала руками как будто вязала что-то своему умершему сыну. Темно. Свет фонаря. Тени качаются, плавно перетекают друг в друга. И снег. Белый, холодный и мягкий. Он падает на волосы, плечи, становится легче. Снег. Что-то недосказанное есть в нем. Таинственное. Глубокое. Скрытое. Здесь и легкость влюбленных сердец, и печаль разлученных, нежность родителей и неблагодарность детей. И в то же время их правота. И тишина, и покой. Злость, ненависть…Все ушло. Отступило перед снегом. И я кружусь под снегом в свете фонаря. Кружусь и кружусь. Ловлю падающие хлопья руками, кончиком языка. Снег забивается под воротник. Чувствую, я и он – единое целое. Исчезают внутри меня и злоба, и страх, и жалость ко всем. К самому себе. Все исчезает, уходит. Медленно затихает боль сердца… “Маша, домой!” – доносится издалека…И разбивается вдребезги ощущение невесомости, полета. И опять давят на плечи неприятности, душит злоба на весь этот загаженный мир. Я разворачиваюсь и убегаю, чтобы не расплакаться от сознания, это что-то доброе, нежное – рядом, а дотронуться нельзя. Убегаю как всегда. Убегаю опять. А снег идет… Пришел домой. Сел за дневник Антона Седых. К черту все! Читаю, читаю, читаю… * * * Было 4 декабря. Андрей Кудрявцев не пришел на работу. “Странно”, – заметил Северин, поднимаясь к нему в квартиру. Позвонил. Постучал. Толкнул. Дверь открылась. Северин вошел. Обошел всю квартиру. Наконец открыл дверь спальни. Большое окно было открыто. Ветер листал тетрадь на столе. Ярко горела настольная лампа. Северин подошел к окну и запер. Еще один лист тетради перевернулся. “Тихо. Темно. С потолка капает вода…” – прочитал Северин. Пожал плечами. А во дворе лежал тот, кого звали когда-то Андреем Кудрявцевым. Когда-то…